* * *
Теперь венец над тем,
что до и после,
и крылья слога легкого,
теперь перемещенья
в росте
сложнее шага робкого.
Коварна тихая
реальность,
где все яснее ясного,
там сумма, обратившись
в разность,
являет дни несчастные.
Теперь все расстоянья
в силе
со дня вчерашнего,
до завтрашней,
до крайней мили,
до неба ясного.
И день, и ночь
в одно слагаются
на дно сердечное,
на небе ангелы
стараются,
ткут время вечное.
* * *
Вне притяжений всех летящий замысел,
полет в ночи двойной,
невидимые легкости и странности
реальны, как и священный уровень седьмой,
двойной спиралью руки, мысли пламенны,
и призрачность свиданий принята,
и телепатией двойною стянуты
к фонарному столбу все облака.
Зов чист и облаков ласканье,
плоть клетчатая - в стон,
воображение - свиданье
вместимо в мыслимый прозрачный дом.
И тайна, как кашне вкруг шеи,
плеч, рук, сквозь отточенность призм
рожденным новым измерением
влетает, как зачатый сын.
* * *
Ступени, что вверху и не видны,
важнее пройденных . Они
важнее с некоторых пор,
как заключенному простор;
все длят твой срок, не прерывая связи,
и сердца трепет, и слова в рассказе;
и длят, и длят твои сомненья
без покаянья и прощенья;
ты не готов и слаб, и хил.
Предупреждал и говорил
тысячелетия назад
пророк, не пряча ясный взгляд
и ведая, придет тот час,
когда никто ответ не даст,
спасать не станет,
и в воду ледяную канет
готовый для тебя ответ
растраченных напрасно лет.
* * *
…вы - изваяния
существования
без рубежа.
И.Бродский
Облака мыслей – и тьма, и свет,
облака слов ищут ответ,
"Облака” Бродского – кружев том,
в облаках вышних - Отчий дом.
Мука – страшные облака,
переполнены ими века,
избавленье от мук – облака,
приподнимающие слегка.
Облако дерева – взрыв весной,
облака чувств всегда с тобой,
"птичье” – улетает стремглав,
облако пыли – почти удав.
Лики смысла, как облака,
манят и манят издалека,
желание лики запечатлеть
заводит в церковь, храм и мечеть.
Облако веры – будущность встреч
с теми, кого не сумели сберечь,
упование – ангел на облаках,
нежно поющий в пророческих снах.
* * *
Это не лето застыло,
нависая со всех сторон,
это что-то внутри прорастает
из многоточий,
и не зной застыл
за твоим окном,
это грусть твоя добавляется
к грусти ночи.
Это все обретает
размеры внутри,
достигая порой
собою безмерность,
и живет, и дышит
отдельно почти,
сохраняя тебе
завидную верность.
Это то, что не принято
называть,
это тайна отдельной
души и жизни,
это тайна твоя,
и ее открывать
до поры тебе
не будет Всевышний.
* * *
В светлую задумчивость
бесприютным таинством,
серебристым облаком,
странником – листом,
озаренным оттиском,
светоносной точкою,
стройным измерением,
верностью – крылом.
В тонкий звук серебряный,
в музыкальность вечности,
крылья стрекозиные
нежно по лицу,
внеземные звучности,
звон хрустальных капелек,
штрих фонтанной свежести
в белую строку.
В синюю заснеженность
голубиной нежностью,
золотистым трепетом,
теплою волной,
по прозрачным улицам
бессловесной думою,
невидимкой мысленной,
временем – стрелой.
В вечную просвеченность
понятым значением,
в строй закономерностей
кораблем земным,
по шероховатостям
иллюзорных радостей,
внепланетным пламенем,
ремеслом святым.
* * *
Непонимание как тень
напрасная в минувшем,
растраченное время, день,
веками отстающий;
непонимание – не факт,
не право на расправу,
не повод напрочь отвергать
заслуженную славу;
непонимание - не зло,
потенциал движенья
в твое иное бытие,
в твое иное мненье;
непонимание – не плен,
а новый орган слуха,
смятенье крепостей и стен
и распознанье Духа;
непонимание – вопрос,
раздумье и молчанье,
и время скорбных горьких слез
в минуты покаянья.
* * *
Тот белый на розовом мотылек,
прозрачные шорохи листьев опять,
предчувствием этим приблизился срок
увидеть как время раскручено вспять.
Та сила обратная в недрах сердец
и зреет до срока, как рост малыша,
во времени ты как наивный слепец,
до срока в потемках томится душа.
Есть вещи, которых не объяснить,
они как прозрачный платок на ветру,
как белая, тонкая, нежная нить,
связующе держат все на весу,
И все происходит само собой,
законы в сердце живут с рожденья,
и Бог всегда и повсюду с тобой,
и раньше тебя родилось прозренье.
* * *
Можешь мне заглянуть
через плечо,
отвернуться и не поверить,
и заплакать, и вспомнить,
что когда-то давно
это видел в чуть приоткрытые двери,
сразу вспомнить,
что лунной дорога была;
и свое ощутить сиротство,
опровергнуть все знаки
и все слова,
доказавшие лунную власть над солнцем;
и в обратном порядке
расставить слова,
и символики строй нарушить,
и увидеть,
как слепая трава
прорастает в тепло из стужи.
* * *
Жажда доводит до края и по краю ведет,
ты тоскуешь по небу, не ведая, что тебя ждет,
твое недовольство – сумма всех твоих неудач,
наполовину ты - жертва, наполовину – палач.
Жажда неодолимо срывает то вверх, то вниз,
жажда - или погибель, или двойной прорыв,
она - неизбежность, это – движение изнутри,
она - наваждение, сила и градус в твоей крови.
Примешь жертву, - оставит быть один на один,
жизнь – то место, где клином вышибается клин,
с виду, как будто, просто мерная круговерть,
но до поры и часа, где настигает смерть.
* * *
Как вспышки тайн из подсознанья
нас помнящих столетий -
свет голубой души печальной,
неусмиренной веком.
Сквозь толщу тленных наслоений:
лучи летучей ночи,
знакомый голос – наважденье,
родной до боли профиль,
и через все - сквозная мысль -
утрата дня столетнего,
и теплый восходящий смысл
неотвратимо-вечного…
* * *
Есть в близости людей заветная черта…
А.Ахматова
Прими мою боль и не кляни глаз уставших,
открой томик Анны и ведомым ею побудь,
будь слабым, впитай боль и стон строк звенящих
и их величавость, пронзительность, суть.
Спасут, пусть ты даже не будешь и знать об этом,
пусть, кажется даже, что не от чего тебя спасать,
открой томик Анны, побудь в мире ею воспетом,
хотя бы на время не надо в ином суть искать.
Пусть снова и снова ты думаешь, что я не вправе
подсовывать строки тебе и измятые болью листы,
открой томик Анны, на миг позабудь о славе,
побудь хоть недолго, хотя б не со мной,
но у той, у заветной черты…
|
