* * *
Нам обещано много и мало – свобода…
Ход событий, увиденных мельком в окно,
поначалу покажется шуткой природы,
исправлять не умеющей то, что дано.
Будет больно и странно лечить эти муки,
изначально не чувствуя небо живым,
и не слышать совсем его мерные звуки,
заглушая своим отраженьем кривым.
Поначалу от этих немыслимых звуков
и намека не будет на тяжесть вины,
на оставленность, ставшую верной порукой
дням, что пойманной речью сильны.
Поначалу твой дар (только форма страницы),
обреченный на срок обязательных трат,
как уставшие крылья израненной птицы,
что до первого взмаха покорно молчат.
Это только возможность, прелюдия света,
это – не неизбежность без чьей-то вины,
это - сила прилива, вопрос без ответа,
это – тень, отраженная вскриком стены.
* * *
Выслушивая просторечье трав,
отяжелев своим объемом,
от света и тепла устав,
день ночь уготовляет сонно;
сквозит, у ветра нет друзей,
как нет их у твоей тревоги,
и чем тревожней и больней,
тем все безлюднее дороги,
тем все понятнее себе
ты сам, и требуется мера
терпеть с собой наедине
себя до самого предела,
одергивать своей рукой
свои болезненные жесты,
не находя ни в чем покой,
молиться о священном месте,
где ты не в тягость никому,
где искупление готово,
где есть прощенье твоему
еще не сказанному слову.
* * *
Наполнится смыслом любой пустяк,
но дело совсем не в нем,
и знать это надо здесь и сейчас,
чтобы понять потом.
Мысленный взгляд сильнее тьмы,
прозрачней сумерки с ним,
и, если есть смысл, есть в нем и мы,
и звук там, где мы молчим.
И в этой прозрачной немой высоте
всегда есть место словам,
которые слышат даже те,
кто не знаком еще нам.
Святой и непонятой пустотой,
не зная об этом, живем,
не слыша, слышим ее покой,
всегда, везде и во всем.
И, кажется, снова и снова туда
мы, здесь находясь, идем
и шепчем в слезах лишь те слова,
которых не знаем, но ждем.
* * *
Затаившийся взрыв в бесконечном мире ветвей,
взгляду чудится легкая стройность,
и понятней иллюзия мнимых идей,
приобретших в сознании жуткие формы.
Бесконечность струится сквозь нежность листвы,
тают холода очертанья,
и всплывают узорчатые мосты
ввысь до полного осознанья,
до раскрытия смысла живущих в нас тайн,
до полетов пронзительно-невесомых,
до последней ступеньки, пускающей в рай,
до другого моста, где начнется все снова.
* * *
На линии сердца – красный бутон,
на линии жизни – живые ветки,
их направленье, изгиб, излом
судьбу тебе чертят на кожной сетке.
И это, как будто бы, так и есть:
намеки, приметы, неведенье, вера,
и день до секунды расписан весь,
и счастью, и горю отпущена мера.
И неизбежность не запретишь,
она - граница свободы и воли,
перемещений твоих вверх и вниз,
напоминанье: " memento mori ”.
И слово в жизни - не просто звук,
не только звук, а само явленье,
слепящий спектр терпенья и мук
и постоянства твоих сомнений.
Неведомо кто испытует тебя
и пишет твою о тебе повесть,
в которой, что можно и что нельзя,
решаешь лишь ты и твоя совесть.
А все остальное словно венец
над этим всем, золотое пламя,
незримо начало, неведом конец,
так было от века, без нас и с нами.
* * *
Я возвращаюсь в пережитое,
не оживить засохшее тельце
той стрекозы, что, ожив весною,
осенью заморозила сердце.
Всполохи осени, как пришествие,
вносят прохладу в твое сознание,
не сокращая цвета и шелеста,
делят присутствие на расставания.
Делят, граничат, готовят почву,
неумолима тайная воля:
ею расписано все до строчки
в пьесе с названьем Судьба и доля;
ею рассчитаны угол наклона,
градус волнения, чин и взгляды,
ею же после свершатся законы:
или венец тебе, или награды.
* * *
Начало станет продолженьем мнимым,
когда утратится покорность Духу,
взлелеянное станет уязвимым,
отнимется у зрения и слуха.
Дни незаметно включат свой отсчет,
и их не упредить ни до, ни после,
они бесстрастны в области забот
о положении твоем и росте,
они безостановочно текут
не сквозь, а как-то мимо и не слышно
и , даже если умолять, не ждут,
а расправляются с тобой привычно.
Жестокою становится игра,
просчитанные формы злы по сути,
тебе казалось, дни - твои друзья,
и ты учел все встречи и разлуки,
учел и на себя со стороны
смотрел почти беспечными глазами,
когда твои пророческие сны
тебя узнали в предстоящей драме.
* * *
Звенела осенняя степь, как от копий сраженье,
смыкаясь сухими рядами ковыльной воды;
в объятьях своих поглощая и жизнь, и мгновенья,
и грусть подымая из недр остылой груди.
Смеялась до всхлипа земля в полутьме отраженья
тех дней, и вскипал золотистый угар:
казалось, ты был там, и это слепое свеченье
внутри разливалось, как тайный мучительный жар.
"Тогда” и "сейчас” отзываются в генах событий,
глухих изваяний, слепых молчаливых ветвей,
и рвутся рыданья раскопок и горьких открытий,
и бренное время над степью все славит ее соловей.
* * *
Момент преодоления приближен
к тем испытаньям, где властитель – страх,
где ангел без раздумия унижен,
и звуки застывают на губах,
где выбор – это только сохраненье
прозрачных напряженных крыл,
а смерть приравнена к спасенью,
когда не достает уж сил.
Оскал улыбок и поклоны -
теней холодная игра,
лишь сердце различает троны,
что воздвигают небеса,
чужими кажутся минуты,
часы и дни, горят ступни,
блаженны сладостные звуки,
прорвавшиеся изнутри.
* * *
Попытка пониманья все важней,
жар истины внутри, а не вовне,
и Кто над нами, в нас, и нас сильней,
ведет почти на ощупь по земле.
Ты ничего не знаешь о себе,
о тех, кто далеко, кто рядом,
и все твои познанья о добре
однажды устареют как наряды;
тебе никто не станет отдавать
того, что никогда твоим не будет,
ты можешь плакать, мучиться, страдать,
тебя не пожалеют, лишь осудят;
тебя никто не спросит ни о чем,
услышать изнутри – дар Божий,
а все забыть и отодвинуть на потом
и не получится, и не поможет.
А без креста и не увидеть свет,
не обратить боль в невесомость:
так каждый постигаемый ответ
сквозь сердце прорывается со стоном.
* * *
Сопротивление распаду
как остановка снега на лету,
как изданный закон: не появляться
весной на свет нежнейшему цветку;
как поворот стоглазый облаков,
из-под ресниц упрямо бьющих ветер,
как приближение родных шагов
тебя покинувшего навсегда под вечер.
И даже если, это все поправ,
тебя родным никто признать не сможет,
пусть снег качается веками, не упав,
и реки вспять текут, и кровь под кожей.
И оживет когда-нибудь стена
от прорастающего сквозь нее растенья,
тебя пронзит безбольно тишина
без ведома и без сопротивленья.
* * *
Войти в перспективу души не дано,
как в сонное царство картины,
хотя часто снится нам следствие до
его породившей причины.
За оком вослед не поспеть, по руке
не вычислить завтрашней доли,
известно лишь чудо души налегке:
спасать от мучений и боли.
И звукам молчанья навстречу не встать,
обманчивы сложности слуха,
почти не при чем, если грех искупать,
оставлены в храме, не в Духе.
* * *
Мозаика сюжетная – головная боль,
навязанно - разверстая в пространстве голубом.
Иллюзия причастности к текущей не живой,
мое несоучастие – сердечных мыслей строй.
Сквозь призму перекошенно глаза листвы горят,
расцвеченные стелются - осенний маскарад,
прожилки света тщетные сквозь мертвую листву
законные запретные взрывают пустоту.
И неотступно в памяти – пространственная даль,
где тех же юных мальчиков уродовала сталь,
те летние багровые кровавые цветы
умноженно оттиснулись на желтизне листвы.
* * *
Замкнулись пространства,
вдали горизонты застыли,
мне их относительность
в этом всезнающем мире
пунктиром дождя, облаков
и легчайшим падением снега,
и радугою цветов
у самого-самого неба
никак не свести к заключеньям,
открытиям верным,
я их отношу к эликсирам,
текущим по венам,
и не исключая размеры,
высоты и длины,
сквозь логику формул
прозрею лишь Божьи картины.
|